Макс Брюмбер
КАК Я СТАЛ ПРЕДАТЕЛЕМ.
«… и я подумал – пиздец
но это был не конец
я возвращался с небес…»
К. О. Т.
Никому не посвящается
Имена и фамилии подлинные
Оградите детей от табачного дыма!
«Дайте мне коня и шашку
И под бок подругу Машку
И с звездою на груде
Мы найдём врага везде!»
«Che».
Глава первая
Анархо-бунтарско-маниакальный синдром возник, скорее всего, ещё в детстве. Где-то далеко-далеко на задворках сознания, как обрывок полустёршегося рисунка, осталось воспоминание. Детская «будёновка», рубашка, перетянутая ремнём.
Он с братом шагает по комнате и поёт «Щорса». Брат, не зная всех слов, подпевает в припеве: «э – э – э – по сырой траве!».
Щорс и анархия? Скорее не анархия, а романтика молодого коммунизма, оромантизированный коммунизм, который сквозил в этом «Щорсе» и старых красноармейских песнях, что пела им перед сном мать.
А вот ещё. Как-то сидя в ванной (был уже классе в девятом и изучал по Истории Отечества революцию и Гражданскую войну) он подумал: «А Ленин-то, рульный чувак был!». И вот речи и настроения окрасились в красный цвет. Да ещё однокашник поддержал.
В стране уже давно была демократия, а они, значит, были этакими молодыми и несогласными (только об этом никто не знал. Ха-ха!). Время шло. Одноклассник стал судебным приставом и, естественно, забыл заветы Ильича.
Он ушёл в армию и тоже почти забыл. Осталось только какое-то непонятное чувство при взгляде на «триколор».
Красный флаг мне привёз из Кронштадта отец,
Я его в ноябре на балконе повешу.
Каравая небесного добрый кусок –
Будет он греть мне душу, надежду лелеять.
А когда мы седьмого пойдём на парад,
Я сниму тот флажок и под курткой укрою.
И когда все победно воскликнут: «Ура – а – а!!!»,
Он взлетит над толпой в кулачке неокрепшем.
А потом папа пива две кружки возьмёт
И со мной не поделится – я ещё молод.
Я пломбиром объемся, он купит «Казбек»
И вернёмся мы к маме – она улыбнётся.
Через множество лет стану папой и я.
Моим детям сей флаг перейдёт по наследству.
Они будут, я верю, любить Ильича,
Флаг, пропитанный кровью рабочих!
«Пьяная баба – своей пизде
не хозяйка»
Народная мудрость.
Глава вторая
«Ебливая сука»
Катя ещё в детстве поняла, что довольно симпатична. Мальчишки всегда предпочитали дружить с ней, нежели с другими девчонками. Катя немного стеснялась, но всё же ей нравилось это предпочтение. Так и росла она в окружении «танцующих» мальчиков.
Да её даже за косички почти не дёргали, а вот под юбочку каждый сорванец норовил заглянуть.
Школа. Ну что школа? Всё то же самое, только намёки прозрачнее, да тискают чаще. И вот как-то двое зажали в углу и один под кофточку, другой в трусики полез. Не кричала, не сопротивлялась. Было стыдно-стыдно, но… нра – ви – лось! Так как-то горячо и радостно внутри было.
Как-то вечером, вернувшись из музыкальной школы, захотела опять испытать это.
Ласкала себя в первый раз. Сначала нежно, потом страстно и… … закричала, кончила.
Уф-ф! Слава богу, дома никого не было. Мама говорила потом, мол, соседка крик слышала. Катя, естественно, соврала. Сказала, что задремала и кошмар приснился.
После школы поступила в муз. училище и закрутило творческой жизнью. Такие все разные, такие интересные, столько идей и предложений… Жизнь студенческая, да что говорить? Выпить? Почему бы и нет? Как сказал один парень с отделения народных инструментов: «Фирменный стиль!».
Под конец первого семестра недалеко от дома её попытались ограбить. Катя отдала ему всю наличность, а потом сама стала на колени и расстегнула молнию его джинсов. Когда же всё закончилось, он сказал, что она ебанутая, бросил пару купюр и ушёл.
Через полгода Катя уже крепко выпивала и еблась направо и налево. Ей ещё удавалось неплохо учиться. Но потом всё-таки в «академ» - за неуспеваемость, официально – по болезни (а может наоборот?).
Восстановилась. У неё получалось каким-то непостижимым образом сохранять милый и свежий облик, хотя еблась и пила также.
Она переспала со всеми знакомыми и полузнакомыми, и полузнакомыми полузнакомых.
Примерно тогда парень с «народного» отделения прозвал её «честная давалка». «Катя – блядь», - говорил он – «но милая и добрая блядь».
В очередной раз выходя от неё, он сказал, что через неделю женится. На ней?! Нет конечно! Да, его будущая в койке «бревно-бревном». Так почему тогда не на ней, Кате?
Он приподнял её личико за подбородок. Посмотрел в глаза так ласково, так нежно и просто, «уронил»: «Ебливая сука».
«Блядь, куда я попал? Где мои вещи?
Блядь, куда я попал?! Где мои вещи?!
Блядь, куда я попал?!!! Где мои вещи?!!!»
Гр. «Оргазм Нострадамуса».
Глава третья
Сначала возникла музыка. Потом свет. Игорь поднялся и, держась за стену, побрёл куда-то. Ага! Кухня, значит. А музыка-то здесь играет. Да громко как. Скорее выключить! Пиздец! Голова раскалывается. Эх, говорил же батя покойный: «Последнее дело – напитки смешивать!».
А вспоминаешь об этом как обычно после. В основном утром.
Качнуло, облокотился на стенку. А в голове бьётся: «Читайте лучше книжки!». Кто сказал это? Бля, не вспомнить… А-а! Да это же «Che» как-то в тетради ему написал. Точно. «Че Гевара че-че-че-Гевара!». Бр-р-р! Ебать, как колбасит. Надо, блядь, музыку вырубить!
Ввалился на кухню, а там герла какая-то. У плиты чего-то шаманит. Милый? Какой я тебе милый? Ты кто вообще? Лена? Бля, Лен, извини. Пиздец мне настал. Был «Гарри», да весь вышел.
Лена выключила музыку и исподлобья взглянула на него. Вот умница. Теперь назад – на диван.
Упал. Ебаный «вертолёт»! Вырубился. Нет ни хуя. Ещё здесь. Да-а лучше бы «надулся» вчера с «Che» и Дэном, хотя Великий Jah и не особо к нему благосклонен…
Проснулся. Хм! А где я вообще? Аккуратней надо было, без фанатизма. Ну что ж. Пить хочется. На кухню. Во как оно!
Денис и «Che». Здорова, парни! Вы… это… как здесь и где мы все?
- «В беде, «Гарри», в беде!» - ухмыляется «Che».
И Дэн смеётся: «Эк тебя-то!».
Да, «недурственно-с, как говорят петербуржцы».
Но, бля, лучше бы выпил вчера. Или выпил?... Лена там была…, музыка…, бодун. Или не было? Ладно.
Не-е, спасибо, парни. Больше не хочу. Спать пошёл.
Лёг, заснул, не заснул.
Пустыня, кактусы, солнце, революционный паровоз. Впереди на красном полотнище лозунг: «Догоним и перегоним!». И вот уже как-бы смотрит в купе. Там мужик ебёт чёрную как смоль негритянку, а та кричит по-русски.
Транзистор сбивчиво передаёт «Маяк». Оп-па! Заметили его. Мужик встал. Застегнулся. Бросил, проходя мимо: «Давай, Гарик, не тушуйся, присунь по-русски дочери Африки».
Ну, было бы предложено! Поставил на колени. Немного так погладил по заднице, да ка-а-к…! Охнула она и завернула похлеще пьяного дворника! Да сладко как! Будто где в российской глубинке родилась!
Вот ещё, ещё, ещё! Есть! Прям в неё. Вот сучка чёрная!
Вышел из купе. Побрёл через вагоны. В кабине, или как эта херь называется, сидит мужик этот, лыбится.
- Игорь – протянул руку.
- Иван Ильич. Выпей что ли со мной.
- Не-е, спасибо. Я вчера…
- Выпил?
- Да вроде… или по-ку-рил…
- Ну, ты как определишься, так заходи. Выпьем или покурим. А хочешь, я тебе в другой раз китаянку подгоню?
- Да э-э-э…
Лена? Какая Лена? Бля, Лен, извини. Пиздец мне настал! Был «Гарри», да весь вышел.
«У меня нет мании величия!
Великие люди этим не страдают!»
Русское радио.
Приколы от Фоменко.
Глава четвёртая
Возможно ли наебать ненаебимого? Обуздать необуздимого? Обделить необделимого?
В школе, на выпускном экзамене по русскому языку в перерыве написания изложения приготовили кофе и хот-доги. А ему не хватило…
Он промолчал, так как не желал поднимать шум и требовать этот сомнительный хот-дог. Хочется верить, что был выше этого. Тем более в пакете лежал увесистый бутерброд с сыром. А они – все эти мамы и учителя, увидев, что у него ничего нет, всполошились: «Да как же это, да почему ты не сказал?! Одна даже заметила, что хоть её сын – отличник и медалист, и занимается йогой, что ему сложно «неемши» до обеда!
Ха-ха-ха! Он всегда был выше меркантильных житейских мыслишек и нуждишек! Конечно он обиделся. Но был слишком горд, чтобы просить: «Где мой хот-дог?! Я умираю с голоду!» - так что ли?! (опять ха-ха-ха!).
Можно подумать, что сделав или не сделав что-либо, возможно уязвить его гордость. Нет. Обидеть можно, уязвить – нет.
Что бы ни было, он всегда будет выше. Возможно у него больное самолюбие. Скорее всего, так.
Когда кто-то его наёбывает – он наёбывает себя, так как к нему это не применимо. Для него это не имеет значения.
Так возможно ли наебать ненаебимого, обуздать необуздимого, обделить необделимого? А?
«Мои восковые фигуры ожили в полночной тиши.
Одна мне из них подмигнула, а остальные ушли.
Одна же фигура осталась и смотрит теперь на меня.
В глазах её страх и усталость. Фигура…, да это же я!»
Гр. «Оргазм Нострадамуса».
Глава пятая
Они стояли в подъезде у разбитого окна. Шёл дождь. Они не прятались, лишь держали сигареты внутрь ладоней.
И были деньги, и можно было бы сгонять за пивом. Но дождь. Да и пива как-то не хотелось. А можно было подняться этажом выше, зайти к ней. Послушать какие-нибудь глупости и самим рассказать что-нибудь неинтересное. Когда-то один из них любил её. Но дождь. Да и пива как-то не хотелось…
Когда лимузин тронулся, она прокричала, что завтра обязательно позвонит.
Он пьянствовал в портовом кабаке неделю, а потом уехал в Мексику. Навсегда.
Она не признавала алкоголь. Но, если верить Денису, любила покурить, уважала амфитамин и была продвинутой во всех отношениях особой. «Вика – титьки наружу» - так Денис её называл. Она считала себя стервой и гордилась этим. Хотя на самом деле такой не была. Ещё она занималась вокалом и красила волосы в ярко-рыжий цвет. А грудь у неё и вправду была роскошная.
Вот жешь… блядь! Дерьмо! Да пиздец! Всё вроде ничего и вдруг такое… Прям в самую душу!
Принёс милую безделушку, а там он. А она прям виснет на нём. Ну как нож в спину! Хотя ведь давно уже ничего нет. И всё же…
Берцем растоптал подарок. Поднял, остервенело швырнул в урну.
А пиво взболталось. Так и лезет из горлышка, так и прёт. Плюхнулся на сиденье. Степенная дама сидевшая у окна брезгливо поморщилась и пересела. Остался один.
Ну и заебись.
Весь день орёт непонятная чужая музыка. Мыслей нет. Пусто внутри и тоскливо. Осталось восемь месяцев. До ужина два с половиной часа. На соседней койке сослуживцы режутся в карты.
Злость какая-то, сука, тоска и злость! Хочется выпить портвейна этак 250 и упасть в кучу осенних листьев…
«Читайте лучше книжки…»
«Che».
Глава шестая
Андрей сразу её заметил. В первый же день. Она была яркой. Возможно, чуть более яркой, чем надо бы. Лет 30 – 35. Белая кожа, жёлто-белые волосы, каре. Обтягивающая красная кофточка (или как это у них называется) с глубоким декольте. Ярко-красные губы, красные сапожки на шпильках и чёрная длинная юбка, подчёркивающая отличную круглую попу. Как раз такую, какие ему нравились.
Первый раз, проходя мимо, она лишь мельком взглянула. Андрей сделал вид, что вообще её не заметил. Как оказалось, она давно работает в библиотеке и просто была в отпуске. Он всегда теперь с ней здоровался и жадно провожал взглядом. Она же лишь холодно кивала. Андрей сходил с ума, когда она проходила в этой кофточке. Хотелось обнять её и страстно шептать на ушко: «Елена Петровна, я хочу пить молоко с ваших сосцов! Хочу опрокинуть вас среди книжных стеллажей! Ум-м-м. Я хочу вас, Елена Петровна! Никого никогда я так не желал!».
А она лишь кивала при встрече и проходила мимо… Так прошёл месяц, другой, третий. Андрей даже собрался увольняться. Не было сил терпеть эту муку. Пропасть, бездонная пропасть. Разница в 10 лет! Он – мальчишка по сравнению с ней! Да у неё, наверное, дети его возраста! Сложно, как всё сложно…
Однажды он скитался среди стеллажей с книгами, выискивая какого-то редкого английского поэта. Был вечер. В библиотеке осталась уборщица, она же сторож; где-то далеко на первом этаже и он. И было что-то волшебное во всём этом: зелёные лампы, тишина, запах старых книг. За окном осень, сумерки… Стоп! Что-то не то. Краем глаза уловил какое-то движение. Осторожно прошёл назад, остановился. Не дыша, заглянул за угол. Это была она! Видимо уронила какую-то вещицу. Стояла, чуть согнувшись, искала взглядом что-то на полу.
Тихо-тихо, медленно подкрался. Не раздумывая, обхватил её левой рукой за талию. А правой, пришлёпнув, за ягодицу. «Ягодица – ягода» - мелькнула мысль.
Елена Петровна вскрикнула, но не успела обернуться, как он уже справился с молнией на юбке и запустил руку «с тыла» туда, куда стремился он всё это долгое время.
Великая вещь – человеческие пальцы! Она застонала. Андрею стоило чуть-чуть подтолкнуть её, и вот она уже стоит на коленях, упёршись ладонями в пол. Он убрал руку, она не пыталась подняться. Задрал юбку, лихорадочно расстегнул брюки. Спокойно, Андрей! Спокойно. Она уже твоя.
Самой головкой, самым кончиком нежно касался заветного места. Елена Петровна задышала прерывисто, глубже…
А он ударил ладонью по этой румяной попке! Раз, другой, третий! Не сильно так, но ощутимо. Она опять вскрикнула. И тут он резко и зло вошёл в неё. Протяжный, полный боли и страсти крик, казалось, стряхнул пыль с самых верхних полок. Потом он опять стал нежен, и она отвечала, выгибаясь как ему было удобно. Вдруг он отстранился. Развернул её лицом к себе, уложил на спину. Стал торопливо расстёгивать кофточку. Под ней ярко-красный лиф, кружевной, полупрозрачный, а там нежная белая грудь с крупными тёмными сосками. Впился губами в них и опять резко вошёл.
Елена Петровна запустила пальцами в его волосы, дышала часто, тихо постанывая. Когда почувствовала, что Андрей вот-вот кончит, заволновалась и попыталась его оттолкнуть. Он же только сильнее прижался к ней и стал настойчивей. Тогда Елена Петровна смирилась и крепче его обняла.
В изнеможении лежали какое-то время рядом. Потом она встала, быстро привела себя в порядок и ушла. На следующий день она с Андреем не поздоровалась и вообще старалась не находиться рядом.
Вечером он опять пришёл в тот зал. Она стояла у окна. Не обернулась на звук шагов. Андрей приблизился и обнял её за талию. Елена Петровна резко обернулась и жадно поцеловала в губы. Андрей гладил её волосы. Рука как-то нечаянно опустилась ей на плечо, он немного надавил. Елена Петровна взглянула ему в глаза, стала на колени и послушно взяла в рот.
Она делала это неумело, но нежно, с любовью что ли. А он гладил её волосы, плечи и глядел в окно. Там была осень и сумерки.
«Главное, ребята, - сердцем не стареть!
Главное, ребята, - сердцем не стареть!»
Гр. «Ленинград».
Глава седьмая
«Опа, опа! Зелёная ограда! Девки выебли попа, да так ему и нада!!». Антип Петрович уже заканчивал. Минут через десять-пятнадцать он должен был допить «устаточек» и пойти на боковую.
А было Антип Петровичу без малого 80 лет. Прошёл Великую Отечественную и ни царапинки. Маленький такой, седой как лунь старичок с пышными залихватски закрученными усами. Он жил один в небольшой квартирке на четвёртом этаже. Жена давно умерла, дочь приезжала редко. На каждую субботу к нему приходил брат, который был чуть моложе Петровича. Это был серьёзный немногословный старик. Полная противоположность. И, значит, каждую субботу они пили водку. Пили тихо. Но все об этом знали, так как когда брат уходил, Антип Петрович ковылял за добавкой. Пил дальше. Потом устраивался с гармонью на балконе и начинал беспокоить весь наш дом.
Сначала запевал грустные типа: «Раскинулось море широко» или «Степь да степь кругом». А заканчивал скабрезными частушками. Примерно с час он радовал своими вокальными данными ребятню и доводил до неистовства взрослых.
Мужики в возрасте, что играли во дворе в домино, относились с пониманием, так как он был самым старым жильцом, да и фронтовик как-никак. А вот супруги ихние Петровича люто ненавидели, потому, как тот постоянно с ними ругался и своими похабными частушками развращал их внуков.
Всю неделю старик вёл себя тихо и незаметно, если не считать ссор с прохожими бабками, не трогая «местных». Прохаживался во дворе, сидел на лавочке, играл в домино. Но вот по субботам…
У каждого из нас есть момент в детстве, с которого мы себя помним (ну или почти у каждого). Так вот, сколько Я себя помнил с этого момента, каждую субботу наш двор оглашался переливами гармошки, разудалыми песнями и проклятиями в адрес «старого Ирода».
Бывало, идёт бабка, какая «не наша» по двору по своим делам и ничего не подозревает. И вдруг сверху раздаётся дребезжащий стариковский голос: «А-а-а! Манда-вохи-и! Всю-то жисть мужукам травите! Окромя крику да шуму ничего с вас нету!»
Старушка останавливается, поднимает голову вверх, а там Антип Петрович. Курит и усмехается в кавалерийские усы. И начинается. Пока бабка придумывает Петровичу новые нелицеприятные имена и фантазирует на тему, кто была его мать и с кем связывала свою жизнь, старик только ухмыляется. Но когда противница чуть примолкает, чтоб отдышаться, Петрович кричит ей что-то вроде: «Во! Вешалка старая! Весь двор мне слюной забрызгала! Гляди глазюки-то повыскакивают! Шум тока от вас! Как я и говорю, мандавохи блажные!!»
Всё с начала. В конце концов, бабка плюёт на всё и уходит, а Антип Петрович просто расцветает и ждёт следующую жертву.
Так шли годы, но как-то в субботу вместо гармошки мы услышали хриплую музыку из динамика катафалка.
Умер маленький старик со вздорным характером и смешными усами.
Долго ещё по субботам кто-нибудь невзначай бросал взгляд на его балкон. А бабки сразу заговорили, что мужик он был неплохой, хоть и своенравный.
«Лётчики летят высокими путями,
Моряки плывут синими морями,
Плотники вколачивают крепкие гвозди,
А у Сергея на поясе висит «НАГАН»»
А. Гайдар «Военная тайна».
Глава восьмая
Последний досмотр моего скудного имущества. Здоровенный детина в засаленной форме с издёвкой бросил мешок мне в ноги. Там была смена белья, кое-какой «рыльняк» и книжка стихов какого-то воинственного поэта «на М», точно не помню.
Я по-голливудски оскалился в ответ и вышел за ворота. Створки захлопнулись с неимоверно противным, режущим слух скрипом. По-звериному так клацнули. Бр-р-р! Аж передёрнуло!
Жизнь вроде налаживалась. На голове опять был «стетсеи», на плечах потёртый, но такой родной френч. В кармане хороший табак, куча идей как насолить некоторым людям. Хо-хо-хо! Да жизнь просто начинала бить ключом! И не по моей голове!
Не спеша закурил. Глубоко вдохнул пряный дым. Позади раздался скрип чуть слабее прежнего. Я не обернулся. Я знал, что сейчас привратник пялится мне в спину и соображает спросить покурить.
Ну, ну…
Сначала он прокашлялся, в надежде, что я обернусь. Не сработало. Решил подать голос: «Сынок, а сынок!» - прямо-таки елейный голос. «Сынок, дай покурить-то. Такой, видать, табачок у тебя сла-а-аденький. Ты-то себе ещё найдёшь, а тута такого нету!».
Я наконец обернулся. Поглядел на этого хмыря добрыми чистыми глазами полностью перевоспитавшегося человека и громко бзднул. Привратник зло сплюнул, матюкнулся и с ненавистью захлопнул окошко. Докурив, я поудобней перехватил мешок, качнул пару раз и зашвырнул на историческую Родину. Послышалась невнятная брань. Интересно, привратник или жирный ублюдок?
День был чудесный, солнечный. Дорога усыпана листьями. Тёплый ветерок нехарактерный для этого времени года и этих мест. Метров за 200 от тюряги стоял вагончик. Такой же серый, как и тогда. В нём женщина – под цвет вагончика, серая.
Не грусти, «красавица», и дай-ка мне бутылку джина. Не торопясь так шёл я. Попивал джин и радовался жизни. Я догадывался, кто вытащил меня из этого гадюшника, и знал, что они попросят взамен. Ну что ж, можно поразмяться. Надо только найти оружие и машину, хотя об этом они, скорее всего тоже позаботятся…
Тьфу ты, чёрт!!! Еле отскочил в сторону! Замечтался! У обочины остановился старинный «Форд». Красивая машина. Как в кино про гангстеров.
Ага! Девушка (довольно симпатичная). Губки упрямо поджаты. И два каких-то оболтуса. Один даже в шляпе. Прям как я, на затылок сдвинул.
- Здорова, парни! И девушка.
Весёлые такие ребята. Вроде не опасные, вроде… А девушка очень уж суровая.
- День добрый, Предатель! – тот, что в шляпе протянул руку.
- Привет! – ухмыльнулся второй.
Девушка молча курила, облокотившись на капот «Форда».
- А чё, нормально-то на свободе? – первый оболтус оценивающе меня оглядывал.
- Да нормально. Вот и погода хорошая, и джин не самый худший.
- Так может, тряхнёшь стариной? Работнёшь с нами? Говорят, ты мастер в своём деле.
- Ну, поработать можно, - вроде я не ошибся. Это они. И они тоже были мастера, слышал я об этой троице.
- А в чьих интересах, парни и… девушка? (Она скорчила гримаску).
- В интересах революции.
«Лётчики летят высокими путями,
Моряки плывут синими морями,
Плотники вколачивают крепкие гвозди,
А у Сергея на поясе висит «НАГАН»»
А. Гайдар «Военная тайна».
Глава восьмая
(В которой события разворачиваются чуть иначе)
Растущее чувство тревоги не оставляло меня вот уже несколько дней. А сегодня меня по необъяснимой причине выпускали.
Чёрт! Но как тошно! Аж выть охота!
Здоровенный детина в засаленной форме, досматривая на выходе мой мешок, как-то гаденько ухмылялся. В мешке смена белья, кое-какой «рыльняк» и книжка какого-то воинственного поэта «на М», точно не помню.
Да что ж такое?! Прямо жилы тянет тревога эта! Закурить? Да, закурить. Сегодня утром обнаружил на столе камеры пачку отличных сигарет. Откуда? Никого не просил, не на что. Да что сигареты?! Выпускают же! Кто подсуетился? Кому я нужен?
Вышел за ворота. Створки захлопнулись с неимоверно резким, режущим слух скрипом, по-звериному клацнули. Бр-р-р! Аж передёрнуло! Закурил ещё одну.
Вдруг из-за поворота дороги вынырнул автомобиль. Резко по тормозам. Чёрт! Еле отпрыгнул в сторону! Большой чёрный «Роллс-ройс». Как в кино про гангстеров…
Два хмурых типа выбрались из авто. Один остался за баранкой. Все в плащах. Английские котелки надвинуты ниже некуда. Водила ещё и при усах. Да пышные какие, вверх закручиваются. Кавалерист, мать его!
- Здравствуйте… э-э… джентльмены, - брякнул первое, что пришло на ум.
- И вам не хворать, молодой человек. Не желаете прокатиться? – Один из них осклабился.
- Да как-то не особо, - что-то настораживало в этих угрюмых одинаковых субъектах.
- Но вы хромаете, а до города далековато, - заметил второй и тоже ухмыльнулся.
- Допросы третьей степени, знаете ли, не всегда проходят бесследно. Но я ведь ещё и двух шагов не сделал. Откуда вам известно?
- Работа такая, - первый «котелок» сдвинул шляпу на затылок, но симпатичнее не стал.
- Садись, предатель, не выпендривайся.
Нехотя сел в авто. Мутные какие-то типы. Чего им надо? Хотя…
Первый поднял мой мешок, перехватил поудобней. Качнул пару раз и зашвырнул на историческую Родину. Послышалась невнятная брань. Привратник или жирный ублюдок?
- Держи, - второй протянул мне фляжку.
Там был коньяк. Это уже что-то. Угощают выпивкой, а это уже первый шаг к взаимопониманию, если конечно нет яда. С этой оптимистичной мыслью я и заценил коньячок.
- Я, знаете ли, джентльмены, поел бы чего…
- Минут через двадцать будем в городе.
О! Это шофёр очнулся!
Въехали в городок. Долго колесили по улицам и наконец, остановились у небольшого милого кафе.
Тьфу! Издеваются они что ли?! Кофе и круасаны не то, чего бы сейчас хотелось. Я всегда предпочитаю, как сказал один знакомый, «суровую мужскую хавку».
Но эти ребята, как оказалось, не думали вести меня в кафе. Оставив шофёра в машине, мы обошли здание и по крутой лестнице спустились вниз. Можно было подумать, что за толстой обитой медью дверью хранятся печенья, коржи, пирожные и прочая дребедень…
Хо-хо-хо! Варьете! Музыка! Полуголые девицы обслуживают столики! Мои спутники (или конвоиры?) угадали мои желания! Они устроились за крайним столиком и заказали кофе с коньяком. Творящийся вокруг балаган, казалось, нисколько их не смущал. Я же, хлопнув стопку водки и напрочь забыв о еде, поймал смазливую, слабо сопротивлявшуюся официантку и удалился в отдельный кабинет.
Я оставил её там, жестоко выебанную, в разорванной униформе. В общем, там и формы на ней не было-то почти. Опять проснулся аппетит. Мяса и алкоголя! «Котелки» всё так же невозмутимо пили свой кофе.
- Ну, теперь о деле, - промолвил первый.
- Извольте, - я тоже был не прочь поболтать.
- Требуются твои таланты.
- Конкретнее, джентльмены.
- Надо… э-э… придушить одну революцию.
- Провокации, теракты… Что там ещё?
- Вам виднее.
То «на вы», то «тыкают». Мутные ребята. Ну да ладно.
- Что я получу?
- Деньги, большие деньги, - оба как-то гнусно заулыбались.
Или показалось мне? Может, они всем и всегда так улыбались?
«Пиво, Rock-n-roll, футбол, ой! Ой! Ой!
Пиво, Rock-n-roll, футбол, oi! Oi!Oi!»
Одна весёлая песня.
Глава девятая
«Да хер его знает!» - он отвернулся и открыл ещё банку «Оболоня».
Сколько сейчас времени он действительно не знал. Трубку на трибунах где-то похерил, а часов не было.
И чего этот пижон доебался? Бля-а. Может, хватит? Или ещё нормально? Нормально. «Оболонь» - FOREVER! Заебись, что от «Динамы» до дома можно пешком дойти. Траликов давно нет, маршей тоже…
«Э-э, слышь, дядя?! Часа три ещё, слышь?!»
«Да, мужик этот тоже нормально сидит. Весь столик в бутылках от дорогого пивища. Бля, а я «рабочий парень с городских окраин», я и «Оболоню» рад. Нормально. После дерби – дело святое. Помахались с Орлом, пизданули. Но у меня, как обычно, добавить надо. Ну зацепился за шатёр. Ну решил чуть посидеть и вот задержался. Заебись, что до дома пешком можно… Один хуй денег ещё банки на две, да на сигареты. Ладно, дома в холодильнике ещё пара «Лёвенбрау». Как говорит один товарищ: «Наше любимое фашистское пиво». «Эх! А вообще нормально. Но она всё-таки сука!...»
- Да не тебе я, дядя. Эт я о своём. Вернее, о своей.
Он угадал. Около трёх ночи было. Тепло, тихо. Два человека у летнего шатра. Один в дорогом пиджаке и с дорогим пивом, другой в футболке, дешёвых джинсах, причёска «под бильярдный шар». Оба в изрядном подпитии.
- Вы не против, молодой человек? – «пиджак» плюхнулся за его столик и со звоном поставил два своих пива.
Он глянул исподлобья, кивнул.
- Вы тут всех заговорили, я думаю, дай подсяду. Скучно…
- Да, не весело, - он не горел желанием изливать душу какому-то мажористому типу.
Тому наоборот, хотелось поговорить.
- Я вот смотрю, молодой человек, вернее… вижу… ну, судя по вашей одежде и причёске, что вы толи скинхед, толи футбольный хулиган.
«А мужик чего-то понимает…»
- А сегодня вроде «Динамо» играло?
- Играло.
- И как?
- Нормально.
- Победили или нет? – не унимался «пиджак».
- Бля, матч проссали, а пиздюлей Орлу навешали, - он начинал раздражаться.
- И что, всегда дерётесь?
««Пиджак» очень уж любопытный. Может мент?... Да похую».
- Когда как, а что за интерес?
- Да так просто. Я ведь тоже футболом увлекаюсь, но вот драки, хулиганство…
- «Каждому – своё», как было написано на воротах одного нежного заведения.
- В Библии и над воротами Бухенвальда, молодой человек.
«Бля, он ещё и эрудит».
- Не важно, фраза хорошая.
- Но послушайте…
- Да чё ты мне «выкаешь», мужик? Я вижу, ты воспитанный. Ну, бля, просто же сидим, пиво пьём. Нахуя?!
- Ладно, послушай. Это же тупик. А агрессия эта. Ты, наверное, когда футбола нет, кавказцев бьёшь?
- Бывает.
- Но это же ни к чему не ведёт! Они же всё равно здесь будут. Всё не так просто. У них здесь бизнес. А всё, что такие как ты делают, - на уровне подросткового хулиганства.
- Похую… а я кто? Хулиган и есть. Ты вот видно деньги зарабатываешь. А я на футбол хожу, пиво люблю, чурок – нет. Кому как, мужик.
- Ну, ну, парень. И что тебя дальше ждёт? Я сам, понимаешь, сам себя сделал. Работа хорошая, машина, все дела. Это вот сегодня решил молодость вспомнить…
- А чего ради, дядя? Помрёшь лет в 50 от обширного инфаркта и вся твоя охуенная жизнь по пизде пойдёт. Я умру и моя. Это вообще всё не важно. Иллюзия это всё, сон и пиздец!
«Пиджак» хохотнул.
- Ты чего, Пелевина начитался?!
- Не важно, начитался или сам допёр.
Он придвинулся и спотыкаясь через слово зашептал:
- Хуйня эт всё, дядя… Я делаю то, что делаю. И мне… Похуй в общем, похую, что потом будет. А тебе не похую, ты смерти боишься… Боишься, что с собой добра своего не утащишь. А ты – тоже иллюзия… понимаешь? Ты – ноль! Тебя просто нет!
«Пиджак» оттолкнул его и вскочил. Он тоже вскочил.
- А-а-а! Сучонок! Это меня нету?! Щенок! Да вас давить надо!
Он ударил. «Пиджак» качнулся, но устоял.
«Здоровый, сука!» - пронеслась мысль.
Да видно долго неслась. «Пиджак» грамотно сунул ему в бровь. Ещё раз, ещё! Его отбросило к другому столику. Пошатнулся, рука пошла назад. Сжал кулак и поймал что-то твёрдое. «Пиджак» отпрянул.
- Э-э-э, парень! – попятился.
- Нна, с-с-сука!!! – брызнуло стеклом и пивом.
Мужчина вздрогнул и «опал как озимые».
«Пидар!» - наугад с ноги куда-то раза два (или пять?).
«Пиджак» молчал.
Он оглянулся. Тихо, никого. Закурил и потопал домой.
«Пиздец засиделся! А дома ещё пара «Лёвенбрау». Заебись, что от «Динамы» можно домой пешком дойти…»
«Умница, ах, мама, что она за умница…»
Какая-то песня Розенбаума.
Глава десятая
«Умница»
Наташе было 20 лет. Чуть ниже среднего роста, стройная. Волосы тёмно-тёмно русые, почти чёрные. Ещё она очки носила. Но они её нисколько не портили, а наоборот, придавали какое-то очарование.
«Ну что за портрет?» - скажете вы – «ботаничка какая-то!». А мне она нравилась. Одевалась просто. Но больше всего мне нравилось, когда она приходила в недорогих джинсах и свитере, который сама связала. Такой с горлом и длинными рукавами. Она почти не пользовалась косметикой. Да и не надо это было ей. Красота её была простая, естественная. Попсовое бычьё, что шастало по всему универу не обращало на неё внимания. Она была не в их вкусе. И, по-моему, её это только радовало.
Она училась хорошо, тихо и спокойно, но серой мышкой никто бы её не назвал. При желании могла быть резкой и язвительной. Вообще симпатичная особа, но в то же время романтичная и тонкая натура. В отличии от меня, она не переносила алкоголь, не курила дубас, не слушала PUNK. Иногда в её изящных пальчиках появлялась тонкая сигарета. Дела, дела… «Мечта поэта!» (стихи прям). А так как я себя таковым считал, то решил с ней познакомиться.
Она, значит, сидит на лавочке около универа и курит. Я полчаса назад выпил 0,25 коньяку и вообще неделю уже был в каком-то непонятном состоянии. Каждый день собирался к ней подойти и не мог. Вечером выпивал что-нибудь спиртное. Не подумайте, что я от несчастной любви в запой ушёл. Нет. Нервничал просто сильно…
А в тот день никаких дел с утра не было. Совершенно неспешно выпил коньяку под пару сигарилл. Шёл себе и думал, какой я трус и ничтожество. Неделю не могу подойти. А по-хорошему, уже месяц за ней наблюдаю изподтяжка. Да ещё какой-то идиот смазливый с «ист.фака» таскается за ней. Руками машет, что-то рассказывает. Наташа иногда смеётся и что-то отвечает. В общем, пакостно на душе.
И тут вижу её! Ну, думаю, была-не была! Что я теряю? Только некоторую сумму денег, которую потрачу на спиртное в случае её отказа…
Подхожу и почти цитирую из «Обыкновенного чуда»:
- Наташенька, вы привлекательны, я – чертовски привлекателен…
Она поворачивается, изящно бросает сигаретку в урну и говорит: «Максим, я не приду вечером на сеновал, потому что его поблизости нет, да и ты немного пьян».
Потом она встаёт и уходит, а я почти падаю на эту же скамейку и нервно закуриваю.
Не стал я вечером ничего пить. На следующий день тоже. Мне вообще ничего не хотелось. Было как-то стыдно и горько.
Несколько дней спустя после этого нелепого знакомства сидел я на той же лавочке и разглядывал блуждающее вокруг будущее России. Будущее веселилось, обменивалось телефонными мелодиями и новостями из светской и университетской жизни.
Кто-то сел рядом. Повернулся. Наташа…
- Есть зажигалка?
- Да – протянул ей «Крикет».
Она вынула сигарету, повертела в руках, убрала обратно в пачку.
- Макс, ты можешь помочь мне?
«О-го-го!» Аж подкинуло! Еле сдержал эмоции и спокойно так: «Конечно».
- Хотела до склада доехать, ватманов купить, картона толстого для макетов. А я одна не увезу…
Она говорила, а сама смотрела куда-то в сторону. Я же – наоборот – глядел только на неё. Повернулась, встретилась взглядом, покраснела. Уставилась себе под ноги.
- Пойдём.
Встали. Я взял её за руку. Она опять залилась краской и сжала сильнее мою ладонь.
В троллейбусе, когда ехали, она уже не так смущалась. И вот говорит мне: «Я думала, ты на следующий день подойдёшь опять, а ты не подошёл. А я уже месяца два на тебя гляжу. И тут ты подходишь, я чуть с лавочки не упала!»
Да ладно, говорю, чуть не упала. Грамотно меня отшила, по тексту и за дело.
Наташа картинно пальчиком поправила очки.
- Ну я же умница?
- Умница, - я обнял её и зарылся в тёмно-тёмно русых, почти чёрных волосах.
«Красные придут – грабют.
Белые придут – грабют…»
А. Гайдар «Р. В. С.».
Глава одиннадцатая
«На советской скорости»
Я тот день хорошо помню. Тепло было, солнечно. Мы с Гриней сидели в канаве у большака и глазели на карточки, что у Егорыча спёрли. Я намедни слыхал разговор родителей о том, что, мол, Егорыч и вовсе не Егорыч никакой, а Вениамин Сергеич. Здесь он занятий своих не бросил и местных наших девок, да баб фотографировал (во! Слово-то какое). Он старый уже был, Егорыч-то. И мы легко эти открытки у него таскали. Вот сидели, да пялились. Гриня мне: «О, глянь, глянь! Это ж Маруська, сеструха Денискина!». Я ему: «А это Яшкина тётка! О какая! Как изогнулась-то стервоза!»
И вдруг издалека: «Дрррр! Дрррр!»
Мы с Гриней эти по карманам распихали, и давай на большак глядеть. А там рыкает что-то и к нам идёт!
«Вж-ж! Вж-ж! Вж-ж!» - пронеслись несколько мотоциклетов.
Мы их тока на картинках-то и видали. А эти настоящие большие, чёрные. Дым, рык! Люди какие-то на них. Много их, едут, едут, не останавливаются. Ох, ты! Как подслушали!
Последний затормозил. Мы с Гриней глядим во все глаза. Чёрный блестящий мотоциклет с люлькой. На нём парняга здоровый, весь в чёрной коже, на шлеме звезда красная! В люльке девка евоная. Вот она, девка эта, зыркнула на нас недобро так, да как влупит из пулемёта, что на люльке у ей! Мы давай драпать, а она шмаляет всё, да шмаляет. Ну, удрали и ни царапинки. Толи свезло, толи она нарочно по верхам палила.
На хутор прилетели, давай орать, мол, на мотоциклетах все и пуляют по детям. Всполошились все, конечно. Ну, побегали пару дней с вилами да берданками и забыли.
Вот уже осень почти. Поутру с батяней на пашню собираюсь. Вдруг: «Др-р-р! Др-р-р!» Я к окошку. Гляжу, они уже посередь хутора катаются и палят по всем! Батя в чулан за ружом побег, а я двери запирать. Тока подскочил, а кто-то с ноги – Бам! Меня в сторону и снесло. Упал, слышу, батя матерится. А у меня скачет в башке: «Бердана-то старая у него, поди, не стрельнёт никак!»
Она и не стрельнула. И двое бандюгов этих, что вошли, прям ни слова не говоря – Бам! Батьке – Бам! Прям в рожу-то! Тот прикладом одному – хрясь! Он – грым! И второй, значит, тут же батю из своего ружа и положил.
Я всё никак не поднимусь. И убивать их хочется, и страшно, и батю жалко. А они пошли по дому по всему. Слышу, стреляют, да матерятся. А там мать орёт, да младшие. Вскочил я, тут меня кто-то по макушке и «тюкнул».
Очнулся, гляжу, всё перевёрнуто. Пошёл по комнатам – мёртвые все. Бардак, а на улице постреливают ещё. Вдруг, вижу, девка какая-то, из ихних вроде. Тож вся в коже. Волоса длинные, мордашка смазливая. Фигура ладная такая, гладкая. Бродит по дому, в вещах копается. Я ей стулом-то по головушке и вдарил. Упала.
Ну, думаю, что с ней делать-то? Эх, была-не была! Может щас на крыльцо выйду и пристрелят как батю… Расстегнул штаны её кожаные и… А она ещё «девкой» оказалась! Ну, потом в чувство её привёл. Очнулась она, морду мне расцарапала и разревелась.
В общем, в тот день я с бандой этой и умчался. Наскоро своих схоронил и был таков. Теперь вот тоже по округе. «Др-р-р-д-д-д!» На мотоциклете на скорости гоняю. Палю во всех, кого ни попадя, добро ихнее себе беру.
Девка та привязалась ко мне, говорит, что любит. Теперь вот тоже так – бам! В двери и тра-та-та-та направо и налево. Нормально, в общем, весело.
«Чёрное на белом, кто-то был неправ.
Я – внеплановый сын африканских трав.
Я танцую рэгги на грязном снегу.
Моя тень на твоём берегу, Африка!...»
Гр. «Комитет Охраны Тепла».